Почтальон. Страница 5

О засаде теперь не могло быть и речи. О преследовании бандитов — тоже. Он не мог надеяться выследить их безлунной ночью.

Чувствуя, что боль понемногу проходит, Гордон сделал несколько осторожных шагов. Оказалось, что он способен передвигаться, даже не опираясь на палку. Чудесно! Только куда теперь держать путь? Может, потратить оставшееся светлое время суток на поиск пещеры или хотя бы кучи сосновых иголок, чего угодно, лишь бы это позволило пережить ночную стужу?

Заранее ежась от холода, Гордон наблюдал за тенями, ползущими по дну пустынной долины и надвигающимися на окружающие скалы. Покрасневший солнечный диск посылал последние лучи, опускаясь меж двух снежных вершин по левую руку от него.

Он стоял лицом к северу, собираясь с силами, чтобы снова пуститься в путь, когда внезапно в глаза ударила мгновенная вспышка света — закатное солнце отразилось от чего-то в зелени леса на противоположной стороне узкого ущелья. Все еще оберегая поврежденную ногу, Гордон сделал несколько шагов вперед.

Лесные пожары, бушевавшие в засушливых Каскадных горах, пощадили эту часть хребта. В сохранившихся зарослях, однако, находилось нечто, отражавшее солнечный свет подобно зеркальцу. Гордон понимал, что с горного склона солнечный зайчик можно заметить лишь с определенной точки и в строго определенное время суток — именно отсюда и именно сейчас.

Выходит, он ошибся: бандиты свили гнездышко вовсе не в ложбине выше и дальше к западу, а гораздо ближе. Ему повезло: он обнаружил их.

«Значит, мне пожалована соломинка во спасение?» Он не знал, благодарить или укорять провидение за проявленное к нему милосердие. «Мало мне, что ли, бед и без этой последней насмешки?»

Надежда была для него привычным наркотиком. Именно надежда заставляла его все эти годы стремиться на запад. Ощущение обреченности отступило, и скоро он уже поймал себя на том, что строит новые планы.

Можно ли забрать свои вещи из хижины, набитой вооруженными людьми? Гордон представил себе, как с одного удара выбьет дверь, как прочтет изумление в широко распахнутых глазах, как, держа их на мушке, свяжет всех одной рукой.

Почему бы и нет? Они вполне могут оказаться пьяными, он же достаточно отчаялся, чтобы не брезговать любой возможностью. Еще одна богатая идея — заложники. Черт возьми, даже коза, дающая молоко, должна быть для них ценнее его башмаков. Не говоря уже о заложнице-женщине — это же превосходная база для переговоров!

Собственные глупые мысли заставили его поморщиться. Все зависит от того, проявит ли главарь шайки способность к рациональным поступкам. Сможет ли этот мерзавец признать силу отчаяния, владеющего загнанным в угол человеком, и дать ему уйти со всем, что тот сочтет нужным забрать?

Гордон часто становился свидетелем того, как гордыня принуждала людей совершать непоправимые глупости. Если дело дойдет до погони, то ему крышка: сейчас он не сможет тягаться в скорости даже с барсуком.

Глядя на звездочку света с противоположной стороны ущелья; он тем не менее пришел к выводу, что у него нет иного способа выжить.

Сперва он двигался к цели томительно медленно. Нога все еще болела, к тому же через каждые сто футов он останавливался, чтобы разглядеть следы неприятеля и запутать собственные. Поймав себя на склонности шарахаться от каждой тени как от вражеской засады, молча выругался. В конце концов, эти люди — не холнисты. Более того, Гордон уже окрестил их лентяями. Он догадывался, что их посты, если таковые вообще выставлены, расположены гораздо ближе к лагерю.

В сумерках он уже не мог разглядеть на камнях никаких следов, однако теперь уверенно продвигался в намеченном направлении. Нечто, отражавшее свет, пропало из виду, зато он прекрасно видел вход в боковое ущелье и, ступив на тропу, ведущую примерно в нужном направлении, прибавил шагу.

Становилось все темнее. С гор тянуло холодом. Гордон оставил позади очередное пересохшее русло и стал карабкаться с помощью лука-посоха на противоположный склон. Когда от цели его отделяло, согласно расчетам, менее четверти мили, тропа вильнула в сторону, и Гордон застрял в зарослях. Он загораживал лицо локтями, чтобы не исцарапаться, и отчаянно боролся с желанием всласть чихнуть из-за поднятой им густой пыли.

С вершин гор вниз сползал промозглый ночной туман. Еще немного — и под ногами заблестит изморозь. Гордон поежился, но не столько от холода, сколько от нервного напряжения. Он знал, что цель близка. Ему предстояла встреча со Смертью — и тут уж кто кого.

В юности ему приходилось читать о героях, вымышленных и существовавших в действительности. Почти все они обладали способностью отринуть в решающий момент собственные тревоги, смятение, застилающую глаза ярость и вспоминали обо всем этом только позже, в более подходящей обстановке. Однако Гордон был слеплен из другого теста. Вместо решительности его все больше одолевали сомнения и даже угрызения совести.

Сомневался он не в правильности принятого решения. Стандарты его теперешней жизни требовали именно таких действий, и никаких иных. Это был единственный способ выжить. Даже если ему суждено сейчас погибнуть, то он хотя бы унесет с собой в могилу нескольких негодяев, чем облегчит задачу следующим за ним путникам.

Однако по мере приближения схватки он все яснее сознавал, что не желает такой развязки. На самом деле ему вовсе не хотелось убивать этих людей. Он был таким всегда, даже в те дни, когда служил в крохотном взводе лейтенанта Вана и сражался во имя поддержания мира и сохранения хотя бы осколка нации, которую уже настигла смерть. Если потом он избрал жизнь менестреля, странствующего лицедея и время от времени наемного работника, то причина отчасти заключалась в том, что ему хотелось всегда находиться в пути, ибо так было больше надежды увидеть свет.

Некоторые выжившие после войны общины принимали в свои ряды чужаков. Желаннее всего были, естественно, женщины, но порой и мужчинам не давали от ворот поворот. Однако здесь нередко таилась ловушка: слишком часто новичку приходилось участвовать в дуэли, чтобы, умертвив соперника, завоевать право восседать за общинным столом; либо приносить как доказательство своей доблести скальп человека из враждебного клана. Настоящих холнистов осталось уже немного как на равнинах, так и в Скалистых горах. Однако в попадавшихся на его пути поселениях выжившие люди слишком часто требовали соблюдения ритуалов, вызывавших у Гордона непреодолимое отвращение.

И чего же он добился? Сейчас он пересчитывает пули, холодно отмечая про себя, что боеприпасов хватит, чтобы расквитаться со всеми бандитами до последнего.

Поперек пути встал новый раскидистый куст, усыпанный не столько ягодами, сколько шипами. Гордон решил его обойти, соблюдая в сгущающихся сумерках удвоенную осторожность. Его чувство направления — безошибочное после четырнадцати лет скитаний, как автоматический прибор — не давало сбоев. Двигался он бесшумно, предаваясь мех тем невеселым мыслям.

Если разобраться, то остается лишь недоумевать, как такой человек, как он, прожил столь долго. Все, кого он знал прежде, кем восхищался в юности, погибли, унеся с собой надежду. Приятный мир, созданный специально для таких мечтателей, как он, развалился, когда ему было всего восемнадцать. Прошло немало времени, прежде чем он осознал, что его неиссякаемый оптимизм, похоже, сродни помешательству с оттенком истерии.

Черт возьми, а кто в эти дни не безумен?

«Никто, — отвечал он себе. — Однако паранойя и депрессия вполне объяснимы при сложившихся обстоятельствах. Идеализм же — просто признак глупости».

Мазок синевы, замеченный уголком глаза, заставил Гордона остановиться. Вглядевшись в заросли, он обнаружил на расстоянии всего одного фута россыпь голубики, почему-то пропущенную медведем. Туман обострил обоняние Гордона, и он сумел различить слабый аромат ягод.

Не обращая внимания на колючки, он запустил руку в заросли и набрал целую гореть голубики. Через секунду он ощутил на языке сладость самой Жизни.